Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман
Мы старались, как могли, но у нас не очень-то получалось. Наши режиссеры были явно недовольны и с тоской, насупившись, наблюдали за нашими усилиями. АМ, как человек более темпераментный, то и дело начинал ругаться:
– Что вы стоите и ходите, как деревянные?! И руки не знаете куда девать!
– Спокойнее, коллега. От ваших криков они совсем зажмутся, – успокаивал его КА.
После этих слов АМ на какое-то время стихал, но потом забывался и снова начинал нас «зажимать».
В общем, мы чувствовали себя очень неуютно и нервничали, когда наступала наша очередь что-то изображать. Но на второй или третий раз дела пошли лучше. Во всяком случае, я чувствовала, что мне порой удается немного расковаться и вести себя естественно. К этому времени мы, будущие «звезды», постепенно перезнакомились друг с другом, и у нас стало зарождаться что-то вроде актерского братства, что, впрочем, происходит всегда, когда группа людей увлеченно занимается каким-то общим делом.
***
На каждой репетиции АМ продолжал критиковать всех напропалую. Всех, кроме меня. И даже пару раз ставил другим в пример:
– Вы посмотрите на Марго, как она движется, и как управляется со своими руками. Они у нее, в отличие от остальных, никогда не висят, как плети.
Я при этом каждый раз вспыхивала от смущения, но чувствовала себя буквально на седьмом небе.
Как-то раз в ходе репетиции ко мне подсел КА и спросил:
– А куда ты собираешься идти после школы?
– Не знаю, я пока что об этом не думала. Наверное, в Иняз.
– А, может, тебе стоит подумать о театральном училище? Похоже, ты не без способностей. Даже жаль, что ты не парень, а то бы мы попробовали тебя на роль Отелло.
После этого разговора я была совершенно счастлива.
***
По мере того, как репетиции «Отелло» продолжались и усложнялись, КА смотрел на меня со все бОльшим интересом. АМ тоже порой задерживал на мне свой взгляд. Причем в его глазах читался не только интерес к «дебютантке не без способностей», но и что-то еще сверх того. Поймав этот взгляд, я рдела, как маков цвет, и тут же отводила глаза. И спрашивала себя: «Может, мне все это только кажется? Может, я просто выдаю желаемое за действительное?»
Оказалось, что нет – этот пристальный и «особый» взгляд заметили многие. Даже Элька однажды сказала:
– Слушай, Марго. А ведь АМ на тебя, похоже, глаз положил!.. Я вспыхнула и отмахнулась: «Ах, что за глупости!..» Другие «актрисы» ничего не говорили, но, похоже, начинали ревновать ко мне всеобщего любимца.
А АМ продолжал играть в эти гляделки, причем не только на репетициях, но и на своих уроках.
Вскоре тот факт, что АМ чуть чаще, чем на других, смотрел на меня и чуть дольше задерживал на мне свой взгляд, уже стало невозможно отрицать. И хотя я всячески отгоняла эти мысли, но особое внимание со стороны АМ очень мне льстило. Я, конечно, понимала всю безнадежность моей влюбленности в АМ. Но он мне снился чуть ли не каждую ночь. И, что греха таить, не всегда в этих снах представал передо мной в костюме и при галстуке.
***
Какое-то время гляделками все и ограничивалось. Потом я заболела ангиной и несколько дней не ходила в школу. На третий или четвертый день днем раздался телефонный звонок. Это был АМ.
– Как здоровье королевы Марго? – весело осведомился всеобщий кумир и добавил: – А почему бы мне тебя не проведать? Не возражаешь?
Я, разумеется, не возражала, а в душе так просто обрадовалась. Да и в его предложении не было ничего необычного – ведь наш классный наставник часто навещал ребят, которые надолго заболевали.
– Конечно, приходите, АМ. Я уже почти совсем выздоровела и угощу вас чаем.
Я тут же прибралась в квартире, поставила кипятиться чайник, достала из шкафа свое любимое малиновое варенье, конфеты, и стала с нетерпением ждать. Через полчаса раздался звонок в дверь. Я открыла, он стоял на пороге, а в руках у него были три гвоздички. Мне было очень приятно, потому что цветы я до этого момента получала только на свой день рождения и на 8 марта от одноклассников и от папы. АМ снял дубленку и несколько раз переспросил, не лучше ли будет, если я все-таки лягу в постель, а он посидит рядом. Но я сказала, что уже вполне здорова. И мы отправились на кухню пить чай.
Мы немножко поговорили о том, что за время моего отсутствия случилось в классе, о репетициях театра, по которым за эти несколько дней я успела соскучиться. А потом он завел очень странный и неожиданный для меня разговор, который заставил меня увидеть его в совсем новом свете. АМ вдруг сказал, что это ведь только кажется, что он такой пижон и весельчак. А на самом-то деле он часто грустит. И чувствует себя иногда совсем, как Отелло в нашем спектакле. Он стал жаловаться, что, в сущности, одинок. А ведь ему уже почти стукнул тридцатник. Жизнь проходит… И ничего, ничего еще не сделано для бессмертия. (Я тогда еще не знала, что это он цитирует Герцена – «Былое и думы»). А сколько было надежд и великих планов, оказавшихся пустыми мечтаниями. И сейчас, в середине жизненного пути, он чувствует, что оказался в тупике. Из которого не видит выхода…
Он сокрушенно поник головой, а я слушала его, и мое девичье сердце, которое, как известно, не камень, переполнялось жалостью. И нежностью. А еще гордостью, что этот замечательный человек именно передо мной и не перед кем другим раскрывает свою тоску-печаль. А он все говорил, все говорил…
Вдруг меня пронзила мысль, которая была сродни озарению: «Так вот откуда его Отелло!? Бедный, бедный АМ!» И я спросила:
– Это вы о себе? Ну, то есть, Отелло среди неразличимой, непонимающей и враждебной толпы – это вы так себя чувствуете?
При этих словах АМ поднял свою поникшую голову и, удивленно посмотрев на меня, сказал:
– Странно, Марго, но эта очевидная мысль мне самому в голову ни разу не приходила. Что ж, может быть. Очень даже может быть…
Он задумался, а я, вдохновленная его реакцией, продолжала – робко и сбивчиво:
– И вам просто необходимо найти хотя бы одного человека… Свою Дездемону, чтобы… отдать ей платок…
– Да, да… Конечно же! – воскликнул АМ, ударив себя кулаком по лбу. – Марго, ты гений! Теперь я все понял! Конечно, Дездемона! Конечно, платок! Только платок – это не платок в данном случае, а…
– А что же? – прошептала я пересохшими губами.
– Глаза!.. Глаза Дездемоны. Ее взгляд, в котором светится… интерес, скажем так… Единственная среди толпы, во взгляде которой я его вижу… И это ты, Марго!
Я вспыхнула от смущения и охватившей вдруг меня невероятной радости и пролепетала:
– Только это не интерес, а…
Я хотела продолжить: «Любовь! Я люблю вас, АМ!», но не смогла закончить, оборвала себя на полуслове и лишь еще сильнее зарделась. В голове лихорадочно сменялись мысли, вернее, какие-то их обрывки: «Но ведь это… это что? Его признание? В любви?.. Нет, не может быть! Но что же это я? Сижу, как сфинкс. Равнодушный ко всему на свете сфинкс! Дура ты, Марго! Бессердечная дура, холодное сердце! Ты же не можешь так сидеть. Сидеть и просто смотреть на него, бесконечно дорогого тебе человека. Ты хоть как-то должна откликнуться, что ли… Как-то его поддержать… Ведь он… Он же может прямо на твоих глазах… заплакать. И ты вместе с ним – тоже…»
Тогда я робко, едва касаясь, притронулась к его чуть вьющимся волосам дрожащей от смущения рукой. Я коснулась их, сгорая от страха и нежности, и почти против своей воли произнесла: «Мавр, мой мавр…»
Говорят, что душа, покидая тело, может видеть его со стороны. Вот так и я будто видела себя и его, АМ, со стороны. Только не как зритель из зала, а как душа – сбоку и сверху.
Да, вот моя рука. Она осмелилась гладить волосы АМ. Он, как оказалось, вовсе не тот победительный красавец, покоритель сердец моих одноклассниц и немножко пижон. Нет, он – страдающий и мятущийся человек. Мой одинокий, но прекрасный и никем, кроме меня, по сю пору непонятый Отелло! Ах!.. мой венецианский мавр…
Но тут он перехватил мою руку, касавшуюся его кудрей, и вдруг стал ее… целовать (в первый раз за всю мою жизнь!). И за что-то бессвязно меня благодарить.
Не берусь описать, что я чувствовала в этот момент – и изумление, даже испуг, но и радость вперемешку с той же гордостью. Словом, я была на седьмом небе от счастья. И при этом бесконечно сопереживала ему, на чью голову, должно быть, обрушивается череда нескончаемых несчастий. И мое сердце замирало от жалости.
В тот момент я была ради АМ «готова на всё, на всё!» Хотя спроси меня кто тогда, что же такое это «всё», я бы, конечно, не смогла ответить. Впрочем, в тот день ничего за этим поцелуем руки не последовало. Он быстро допил свой чай, надел дубленку и был таков. Хотя в прихожей, прощаясь, он меня приобнял и даже поцеловал в лоб. Но все исключительно по-братски. Даже, можно сказать, по-отечески.
